Звали ее Соня Макграт. Она была матерью Стивена Макграта, юноши, которого убил Мэтт.
Итак, Соня, как всегда, ждала его у полотна Хоппера. Работа называлась «Театр Шеридана», и художнику удалось выразить невероятное отчаяние и одиночество, которое могло овладеть человеком в полупустом зале одного из первых кинотеатров. Удивительно. На свете существовало множество знаменитых картин с изображением ужасов войны, смерти, разрушений, но в этом, на первый взгляд простом, полотне Хоппера с почти пустым балконом кинотеатра крылась душераздирающая отрешенность, которая так много говорила им обоим.
Соня Макграт услышала его шаги, но от картины не отвернулась. Мэтт прошел мимо Стэна, охранника, работавшего на этом этаже с утра по четвергам. Они обменялись беглыми улыбками и кивками. Интересно, что думает Стэн о его тихих рандеву с этой привлекательной пожилой женщиной?
Мэтт приблизился, встал рядом с Соней и взглянул на картину. Она словно исполняла роль слегка замутненного зеркала. И он увидел в нем две одинокие фигуры. Довольно долго оба они молчали. Мэтт покосился на профиль Сони Макграт. Однажды он видел в газете ее фотографию, в «Нью-Йорк санди таймс», в разделе «Стиль». Соня Макграт была дамой светской. И на том снимке улыбалась просто ослепительно. Мэтт ни разу не видел у нее такой улыбки при личном общении и втайне думал, что существовать она может лишь на пленке.
– А ты неважно выглядишь, – промолвила Соня.
Она не смотрела на него – по крайней мере он этого не заметил, однако кивнул. Соня видела его насквозь и на расстоянии.
Их отношения – если этот термин, «отношения», здесь вообще уместен – начались через несколько лет после выхода Мэтта из тюрьмы. Зазвонил телефон, он поднял трубку. А там молчание. Неизвестный не отключался, но и не произносил ни слова. Мэтт надеялся услышать хотя бы дыхание, но нет. Полная тишина.
И неким непостижимым образом он все же догадался, кто ему звонит.
Когда она позвонила в пятый раз, Мэтт собрался с духом, откашлялся и сказал:
– Простите меня.
В трубке долго молчали, потом Соня проговорила:
– Расскажите, что там на самом деле произошло.
– Я уже рассказывал. В суде.
– А теперь сообщите мне. Все.
Мэтт пытался. Это заняло довольно много времени. А когда закончил, она повесила трубку.
На следующий день Соня позвонила снова.
– Хочу рассказать вам о своем сыне.
И рассказала.
Теперь Мэтт знал о Стивене Макграте больше, чем хотел. Он уже не был мальчишкой, ввязавшимся в глупую драку, тем бревном, подвинутым на рельсы и спровоцировавшим катастрофу, после которой вся жизнь Мэтта Хантера пошла наперекосяк. У Стивена Макграта были две младшие сестры, они обожали брата. Он любил играть на гитаре. И вообще был таким хипповатым пареньком – унаследовал это от матери, со смешком добавила Соня. Умел слушать, так утверждали его друзья. Если у них возникала проблема, шли к Стивену. Без особых стараний он всегда оказывался в центре внимания. Был терпелив, снисходителен. Всегда готов посмеяться шутке. Неприятность с ним случилась лишь раз – полиция застукала его с дружками на заднем дворе школы, ребята распивали спиртное. Но в драки не ввязывался никогда, даже ребенком, и, похоже, страшно боялся любых проявлений физического насилия.
Во время того же телефонного разговора Соня спросила его:
– Известно ли вам, что он не был знаком ни с одним из парней – участников той драки?
– Да.
Она вдруг заплакала.
– Так зачем влез?
– Не знаю.
Личное знакомство состоялось три года назад здесь, в музее. Они пили кофе и почти не беседовали. Через несколько месяцев остались на ленч. Так с тех пор и повелось: они встречались каждый второй четверг, утром, перед картиной Хоппера. И ни один из них не пропустил встречи.
Сначала они никому об этом не сообщали. Муж и дочери Сони просто не поняли бы. Да и каждый из них тоже вряд ли до конца понимал. Мэтт ни за что бы не мог объяснить, почему эти встречи так много для него значат. Большинство людей решили бы, что им движет чувство вины, он делает это для Сони, демонстрируя раскаяние. Но они заблуждались.
В течение двух часов – именно столько длились их свидания – Мэтт ощущал себя странно свободным. Ему было больно, в эти моменты он как бы обретал всю остроту чувств. Он не знал, что извлекает из встреч Соня, но догадывался, что примерно то же самое. Они говорили о той ночи. Каждый рассказывал о своей жизни. Упоминали о робких шагах, об ощущении, что земля в любой миг может уйти из-под ног. Соня так ни разу и не сказала ему: «Я прощаю тебя». Ни разу не говорила, что произошло это не по его вине, что то был просто несчастный случай.
Соня двинулась вперед по коридору. Мэтт смотрел на картину еще секунду или две и последовал за ней. Они спустились в атриум. Взяли по чашечке кофе, уселись за «свой» столик.
– Итак, – начала она, – давай, рассказывай, что происходит.
Она говорила это не из вежливости или желания растопить лед. И это не относилось к расхожему «как поживаете». Мэтт рассказал ей все. Этой женщине, Соне Макграт, он мог сказать то, что никогда не говорил ни одной живой душе. Он никогда не лгал ей, не вилял, не умалчивал ни о чем.
Но вот он закончил, и Соня спросила:
– Ты думаешь, у Оливии роман?
– Ну, доказательства налицо.
– Но…
– Но я давно уже понял, что по доказательству редко можно представить общую картину.
Соня кивнула.
– Ты должен позвонить ей опять.
– Звонил.
– И в отель тоже?
– Да.